— Иван Анатольевич, как вы сами оказались на фронтах специальной военной операции?
— Желание попасть туда было с первого дня СВО. Поначалу медицинского персонала сильно не хватало. Поэтому я собрался и поехал, попал в добровольческое формирование частной военной компании.
— Что вы, гражданский врач, там увидели?
— Говорить про профессионализм, про знания, умения, когда попадаешь на фронт, сложно, честно говоря. Потому что все изменилось, боевые действия стали другими, и процесс работы медицинской службы тоже изменился. Все набирались новых знаний уже в работе. Безусловно, те, кто оказался там в 2022 году, попали в самое пекло. Раненых было достаточно, работы много.
— Там было много таких же невоенных специалистов, как вы?
— В какой-то период гражданских врачей было, наверное, даже больше, чем военных. Потому что, во-первых, военные хирурги, травматологи и многие другие специалисты нужны были и здесь, в военных госпиталях тыла. Во-вторых, очень много людей, патриотично настроенных, просто собрали вещи и поехали. Никто не дожидался никакой мобилизации, просто по зову долга и сердца.
— Можете назвать места, где были?
— В основном это Луганская Народная Республика и Донецкая Народная Республика, все известные бои на Бахмутском направлении. В том числе пришлось открывать большой госпиталь и руководить им. Создавали его, по сути, за 72 часа. Это было почти нереально, казалось трудновыполнимой задачей, но мы со всем справились.
— Полученный опыт, наверное, дает вам право на равных общаться с бойцами, которые лечатся в Госпитале для ветеранов войн. Вы видели то же, что и они, вы были рядом с ними.
— Если имеешь опыт боевых действий, намного легче выстраивать процесс лечения и реабилитации. Когда ты четко понимаешь и знаешь все — от баллистики ранящего снаряда до протекания всех процессов на всех этапах медицинской эвакуации, то, безусловно, проще. И понимать, и выстраивать систему оказания медицинской помощи.
Потому что боевая травма – это же не только отсутствие части кости или мягких тканей. Это почти всегда сочетанная патология, в том числе психологическая травма. И когда ты знаешь процесс изнутри, тебе намного легче заниматься всем, чем в этом случае необходимо.
— На форуме «Россия и мир: тренды здорового долголетия» вам вручили награду за особые подходы к лечению раненых. В чем они заключаются?
— Уже в начале специальной военной операции мы старались применять методы, которые помогли бы сократить сроки лечения, улучшить прогнозы, сохранить конечности. С тех пор очень многие медицинские специалисты активно включились в изучение и применение инновационных методик.
Кто-то делает это в условиях оказания первой помощи, на передовых этапах медицинской эвакуации. Кто-то занимается ранами, кто-то уже отдаленными последствиями и реабилитацией. Но включено в эти процессы все медицинское сообщество.
Нам хотелось помочь, улучшить методы, создать больше возможностей для раненых. Награда, которую мы получили, я считаю, это аванс. Она заставляет нас больше работать. И она ни в коем случае не за заслуги какого-то отдельного человека. У нас большая группа врачей.
— Как описать ваш метод лечения?
— Он основан на достаточно простых технологиях, при этом позволяет сократить время лечения гнойных ран. Рана намного быстрее очищается, намного быстрее идут процессы регенерации. Соответственно, сроки лечения раненых сокращаются, становится больше шансов на сохранение конечности.
— Ваш метод можно назвать изобретением?
— Наверное, да. Я думаю, что у нас будут очень хорошие результаты, которые позволят широко использовать его в медицине.
— Откуда в принципе появилось понимание военно-полевой хирургии? Вы же в гражданском вузе не изучали эту дисциплину.
— Я офицер запаса, окончил кафедру травматологии, ортопедии и военно-полевой хирургии. В мое время это еще было. Потом во многих вузах военные кафедры и изучение военно-полевой хирургии полностью ликвидировали. Видимо, решили, что вооруженных конфликтов больше не будет… А они не только есть, они еще и меняются в течение короткого промежутка времени.
— Даже сейчас, за эти три года, вы видите, как меняется характер ранений?
– Конечно. В начале специальной военной операции были сочетанные повреждения, связанные с участием артиллерии, танков. В последнее время активно используются беспилотные летательные аппараты, то есть это совсем другие повреждения. Раньше все думали: у кого больше танков, тот и победит. А сейчас у кого больше дронов, тот и будет побеждать.
— Вы руководите отделением сочетанной травмы, в котором также есть центр лечения боли. Что это означает?
— Это применение определенных методик, которые позволяют уменьшить болевой синдром, особенно при ампутации, когда есть фантомные боли. Эта боль, наверное, самая сложная, поэтому необходимо привлечение нескольких специалистов: анестезиологов, неврологов, психотерапевтов, нейрохирургов. В совокупности такие методы дают очень хороший результат. Самое главное – они применяются комплексно, это именно сочетание нескольких методик. По сути, бригадный подход.
— Как у вас складываются отношения с пациентами?
– Пациенты сложные. Эта группа, наверное, наиболее уязвима. Они могут остро реагировать на какие-то жесты и слова, которые мы в обычной жизни и не замечаем. А для этих пациентов они могут быть дополнительным ранящим снарядом. При этом люди все разные, ведь страна у нас огромная, и здесь собрались представители совершенно разных территорий. И, как оказалось, люди, живущие, условно говоря, в Сибири или на Урале, совершенно не похожи на тех, кто живет на юге страны или в Петербурге. Поэтому такие пациенты нуждаются в совершенно особом отношении.
Несмотря на то что у нас достаточно короткий промежуток времени для лечения, находим к каждому нашему пациенту индивидуальный подход. Это, во-первых, помогает установить полноценный контакт между врачом и раненым. Во-вторых, позволяет решить определенные проблемы. Например, бывает такое, когда в тыловом госпитале раненому очень сложно принять решение об ампутации конечностей. Но мы справляемся с ним вместе, никогда не оставляем раненого с его проблемой один на один.
— Многие хотят вернуться на фронт?
— По-разному. Кто-то категорически не хочет, кто-то, наоборот, рвется прямо сейчас. Но, наверное, в основном почти все готовы встать и пойти служить дальше, потому что ощущают какую-то недосказанность, у них есть что еще сделать там, на фронте, и они готовы.
— Новые подходы к лечению – это действительно надежда для тяжелораненых?
— Понятно, что у многих жизнь будет другой. Все те инновационные технологии, которые уже начинают применяться, будут позволять каждому раненому получать именно то, что ему нужно.
Я думаю, что все будет хорошо при правильном подходе и медицинской службы, и самого раненого. Недаром наш президент акцентирует внимание на том, чтобы мы изначально, уже сейчас, понимали, какая это будет социализация, как мы к этому будем готовы. Это процесс очень важный.
— Протезирование тоже развивается?
— На сегодняшний день в нашей стране протезирование развивается бурными темпами. Да, наверное, где-то мы используем еще импортные комплектующие, но, допустим, еще в 2021 году все было совсем по-другому. Поэтому СВО – это огромный импульс к развитию собственных технологий. Мы будем видеть все больше и больше компаний, которые занимаются какими-то инновациями, в том числе в области протезирования конечно.
— Много говорится о реабилитации…
— В нашем госпитале мы сочетаем все лечебные процессы. У нас большая реабилитационная база, и уже есть много случаев, когда лежачий пациент, с очень низким реабилитационным потенциалом, поднимается и начинает ходить. Это происходит благодаря медицинскому персоналу в первую очередь: врачам, медсестрам. Они занимаются реабилитацией в ежедневном ручном режиме, постоянно находятся с ранеными. Также здесь, безусловно, большая заслуга родственников и волонтеров, которые тоже постоянно рядом.
Благотворительные фонды поддерживают. Все это в комплексе и дает положительный результат.
Источник: Издание «Петербургский дневник»